Лучший возраст для смерти - Страница 104

104

Стаховски редко думал о том, что март не за горами и это его последний март. Слишком много забот, слишком много событий было в его жизни за последние месяцы, и они не давали ему думать о том, что приговор не изменить.

А еще в его жизни была Ханна, и именно она придавала этой безумной круговерти смысл. Он должен был остановить ее, не дать ей уехать…

Безумно глупый поступок – отпустить ее. Если бы он знал, как тяжело будет…

Было бы ему не семнадцать, а двадцать семь, все бы получилось совершенно не так, потому что двадцать семь – это возраст, когда мужчина, если он не совершенный идиот, начинает понимать поступки женщин. Но ему было семнадцать. Несмотря на все, что Грег пережил – всего лишь семнадцать.

Он метался по гостиной, меряя ее шагами, и придумывал планы – один безумнее другого. И с каждой минутой они становились все безумнее и неосуществимее.

Между Вайсвиллем и Ханной было уже семь часов пути, не меньше шестидесяти миль, и это расстояние все увеличивалось и увеличивалось.

В дверь постучали.

Курьеру было лет семь, он был убийственно серьезен и горд поручением доставить пакет самому таун-чифу.

– Это от Шэма, – сказал кид, шепелявя. – Ешли што-то нуфно, я принешу!

Грег внезапно улыбнулся.

– Спасибо, чел!

Рукопожатие у мальчишки было слабенькое, ладонь вспотела.

– Можешь идти!

Кид мгновенно выполнил приказ – ссыпался по лестнице и вприпрыжку припустил прочь.

В пакете оказалась бутылка «Jura» и несколько яблок.

Грег не любил спиртное, но попробовать стоило. Он разваливается на куски, и если виски поможет собрать его в паззл, то все здорово.

Он прошел в туалет за разовыми стаканчиками, на ходу скручивая пробку. Разовую посуду они с Ханной не любили, но зато ее было полно, а необходимость мыть тарелки в холодной воде напрягала чрезвычайно. Тем более, что воду приходилось возить в бутылях с соседней улицы, где сохранилась старая колонка с длинной планкой ручного насоса, торчащей в сторону.

Стаховски плеснул виски в стаканчик, проглотил первый шот, не чувствуя вкуса, и снова налил. Пробка выскользнула у него из рук и покатилась под умывальник. Грег поставил бутылку на туалетный столик, и полез вниз, разыскивать пропажу. Пробка закатилась далеко, аж до вентиляционной решетки. Грег протянул руку, чтобы захватить ее кончиками пальцев, но неожиданно зацепил нечто другое – странную пластиковую палочку с окошком и метками в нем.

Тест на беременность.

Он вскочил, больно ударился головой о фаянсовую чашу, зашипел, как кот, и шагнул к окну, чтобы увидеть, что именно показывает тест…

– О черт… – выдохнул Грег и рухнул на край ванной.

Руки у него дрожали, ноги стали ватными и воздух со всхлипом прорывался между сжатых зубов.

– Черт! – повторил он, запрокинув голову к потолку.

И хрипло зашептал, как закаркал:

– Черт! Черт! Черт!

* * *

Дорога в Парк напоминала Ханне фильм ужасов, показанный задом наперед. Словно она заново переживала свое путешествие в Вайсвилль: выхватывала взглядом знакомые места, узнавала какие-то детали пейзажа, но, как и человеку, оказавшемуся рядом с огромным батальным полотном, общая картина оставалась недоступной…

Только сейчас, оставшись с горсткой преданных ей лично людей на усыпанных мумиями дорогах мертвого мира, Ханна в полной мере оценила масштаб изменений в собственном восприятии действительности, в ее внутреннем мире.

Постоянная опасность умереть по тысячам разных причин уже не вызывала у нее ни страха, ни ступора – только желание противостоять опасности, какой бы та ни была. Ханна притерпелась к измененному миру, разрухе, мертвечине, к животной жестокости и немотивированной агрессии окружающих.

Но была одна вещь, принять которую она не могла – отсутствие надежды.

Можно привыкнуть к чему угодно, человек так устроен, что может адаптироваться в любой среде. Но как привыкнуть к знанию даты своего ухода?

Без всего можно обойтись, но как жить без надежды?..

Ханна старалась об этом не думать.

И еще – она научилась не отворачиваться. Как бы тяжело это ни было – не отворачиваться. Только когда они проезжали место авиакатастрофы, закрыла глаза.

Им пришлось продираться сквозь обломки – хайвэй на месте крушения казался совершенно непроездным. Тысячи ворон вились над обломками авиалайнера и остатками того, что было людьми. Небо казалось черным. Вороны оглушительно каркали и шум их крыльев напоминал звук водопада.

– Ты проходила здесь? Сама? – спросил Васко, крутя головой. – Санта Мария!

– У меня не было возможности искать другой путь, – сказала Ханна.

Все вокруг было покрыто птичьим пометом, и летающая над ними стая продолжала щедро орошать все вокруг серыми дурнопахнущими экскрементами.

Гонсалес невольно увеличил скорость, словно уходил из-под обстрела, но на лобовом стекле джипа все равно расплывались кляксы «попаданий».

Поворот на шоссе был практически свободен, если не считать стоящей поперек малолитражки, которую бронированный пикап отбросил на обочину, даже не снизив скорости.

– Засаду видел, командир? – «уоки-токи» заговорил голосом Марко.

– Нет, – отозвался Гонсалес.

– Была справа, перед выездом. Но они передумали. Наверное увидели пулемет в кузове.

– Неважно, – сказал Васко. – Передумали – и ладно.

Заторы на толлах теперь не были проблемой – с помощью джипов их растаскивали за четверть часа. Ханна представила себе, как она проделывает этот путь в одиночестве, без Гонсалеса и его ребят, и ей стало не по себе. Своим решением пойти наперекор ее героическим амбициям Стаховски просто спас ей жизнь.

104